Рубрики фoтo: Нaтaлья Мущинкинa
«Я oчeнь прoстoй. Дo примитивнoсти, мoжeт быть»
— Юрий Влaдимирoвич, вaшa прoстoтa, oнa кaжущaяся? Aртист кaк-тo дoлжeн спeциaльнo нaряжaться нa кaкиe-тo прeзeнтaции?
— Пoнятия нe имeю. Мнoгиe aртисты считaют, чтo дoлжeн, я пoчeму-тo тaк нe считaю. A зaчeм? Чeгo приукрaшивaть сeбя, чeгo тeнь нa плeтeнь-тo нaвoдить? Чтo eсть, тo eсть. Мнoгиe aртисты сo мнoй нe сoглaсятся, уж aктрисы всe пoгoлoвнo, нaвeрнoe. Прoфeссия-тo жeнскaя, эмoциoнaльнaя.
— Тo eсть вы прoстoй чeлoвeк, мoжнo вaс тaк нaзывaть?
— Oчeнь прoстoй. Дo примитивнoсти, мoжeт быть.
— A скaжитe, прoстoй чeлoвeк мoг бы снимaться у Тaркoвскoгo?
— Тaк снимaлся в двуx фильмax, в трex рoляx. A пoчeму нeт-тo? В Тaркoвскoм чтo слoжнoгo?
— В Тaркoвскoм? Фильмы eгo считaются дo сиx пoр нe всeми пoнятыми, нeрaзгaдaнными. Тo жe «Зeркaлo»…
— A ктo мoжeт скaзaть, чтo всe дo кoнцa пoняли «Ад» Данте, или «Войну и мир», или Достоевского? Да господи, Островского Александра Николаевича чтобы понять… Да ни хрена, извините за выражение. Ну, это искусство. Эсхила, Софокла мы до конца поняли?
— Тогда получается, что простых вообще нет. И вы непростой.
— А что значит простой? Ну, живой, господь дал. Читать умею, телевизор посматриваю. И там надо разбираться, что просто, что непросто. Сейчас Америка на весь мир боится Кореи, понимаете. Америка, которая уничтожила пятую часть корейцев когда-то.
— Вы сейчас хотите прочитать мне политинформацию?
— Нет, не хочу. Просто я многого не пойму. Когда весь цивилизованный мир называет нас «империей зла».
— Это еще Рейган сказал первым.
— Ну, Рейган. Он что, прав?
— Но я о Тарковском…
— А что Тарковский… Тарковский — художник, режиссер. Он будит мысль, низкий ему поклон за это. Но у кого-то эта мысль может ширше возбудиться, у кого-то уже. А кому-то наплевать… Есть у меня друг школьный, лауреат Ленинской премии, доктор химико-биологических наук, ему Шукшин ближе, чем Тарковский.
— О вкусах не спорят.
— И я о том: Толстому Шекспир чем-то не угодил, и что ж теперь… А Шекспиру это как-то не повредило, по-моему. И Толстому тоже не повредило.
— А как Тарковский выбрал вас?
— Откуда же я знаю. Я пробовался еще в «Ивановом детстве», то, что потом Зубков Валентин блестяще сыграл.
Кадр из фильма «Андрей Рублев», 1966.
— Ну а вы сыграли в знаковых фильмах «Андрей Рублев» и «Зеркало»… «Зеркало» — это вообще его автобиографическая исповедь.
— Я-то считаю, что и Рублев, и Бориска, колокольный мастер, — это два духовных, творческих портрета самого Тарковского. Как это творчество происходит, как оно мучает, терзает.
— Но вы же на съемках общались?
— Как-то я не лез никуда, и он тоже не лез. На каком-то застолье он поднимал за меня тост, сказал: «Я не имею чести быть другом Юры, но дружбу с ним посчитаю за честь». Может, это просто слова были, не знаю. Он ко мне относился хорошо и участливо. Вот Толю Солоницына с Колей Бурляевым он мучил, а они счастливы были от этого. А меня не мучил. Меня только лошадь мучила. Знаете, глупости от него я никогда не слыхал, ну не запомнилось мне. Не было этого! Когда в «Маленькой Вере» я снимался у Васи Пичула, на третий день вспомнил про Тарковского, потому что Васе глупость тоже была не свойственна. У многих бывает: вякнет он не туда…
— А режиссер, он бог и царь. Глупость, ну исполняй эту глупость! Подчиняйся и исполняй. Артист, твое место в буфете.
— Вот с этим я, простите, не согласен. Ну, если я артист, то не самого распространенного типа. Если режиссер сморозил глупость, так пусть докажет, что это нужно. А когда мне говорят: «Нет, сделай так!» Я говорю: «Да не буду я этого делать». Я не понимаю. Но в лоб я так не говорю. Есть у нас, актеров, такой профессиональный термин — оправдание. Так нас учили — по Станиславскому, по Вахтангову…
— То есть артист должен оправдать любого своего персонажа, даже негодяя.
— Нет. Это должно быть правдой, все, что ты делаешь. Вот как работал шикарно, блестяще, восхитительно без образования особого Георгий Александрович Юматов. Он фронт прошел, ему 19 лет было, когда война закончилась, он где-то в Вене, что ли, на Дунае закончил… на бронекатере, моряк. А его спрашивали: «Вам было страшно?». Он ни черта, ни дьявола не боялся, никого.
— А режиссеров?
— Он боялся дважды: на фронте и на съемочной площадке. И, насколько я понимаю, не режиссеров, а боялся соврать. Потому что у нас многие очень не боятся соврать и врут, врут, врут… И в мелочах, и в крупном, и в идеологии, в чем угодно. А Георгий Александрович боялся соврать. И не врал никогда и нигде. Когда сейчас эти мордобои там, сопли летят в разные стороны, упал, перевернулся, вскочил, тот упал — пятнадцать раз помереть должен человек после таких ударов. Георгий Александрович этого не делал. А ведь он маленький был, чуть поменьше меня даже, на полсантиметра. Но такой литой! И вот сцена, помню: на него идет громила, махнул рукой, а тот ушел, махнул, а тот опять ушел. И этого человека-глыбу трясти начинает, он не может достать его. Правда? Правда.
«Да Сталин же лично никого не застрелил!»
— У вас, извините, 250 ролей, плюс-минус.
— Может, 300, бог его знает.
— Как оставаться правдивым, играя так много?
— Да просто не врать.
— Но в чем вы сейчас играете, в этих сериалах… Вы же с Тарковским работали!
— Ну и что? Ведь Тарковский-то, он не бог. Он замечательный мастер, земля ему пухом и вечная память. Знаете, как-то Михаил Лившиц, который преподавал марксизм-ленинизм в Академии художеств, в советское время мечтал, чтобы марксизм был гонимым учением, как сейчас. А для чего? Чтобы от него отвалилась армия Гвоздилиных. Которые и погубили все. Ну каким коммунистом был Никита Сергеевич Хрущев? Владимир Ильич завещал, что стать коммунистом можно только тогда, когда обогатишь свою память знанием всех богатств, которые накопило человечество. Вот Ленин был коммунистом! Сталин был коммунистом. А Никита Сергеевич как-то не очень…
— Зато он выпустил два миллиона людей из лагерей.
— А сам он сколько сажал, сколько расстреливал. То есть подписывал эти списки. Шолохов дивно сказал по поводу культа личности: ну да, правильно, культ был, но и личность была! У Хрущева насчет личности как-то послабее было, на мой взгляд. А Сталин — победитель и спаситель.
— А вы сталинист?
— Почему сталинист? При чем тут сталинист? Давайте трезво относиться. Говорят, что народ в войне победил. А что, народ во время Николая I другой, что ли, был? Черчилль тоже ведь не глупый человек был, правда? Когда Хрущева убрали, в это же время Черчиллю 90 лет исполнилось. Он живой был еще, его пригласили в парламент, благодарили, что не пустил коммуняк. И Черчилль скромно потупился: «Ну что вы, Никита Хрущев нанес вреда России гораздо больше». А вот со Сталиным там все нормально было.
— Но жизнь человека что-то стоит в таком случае?
— Да Сталин же лично никого не застрелил!
— Это не ответ. Вы мне на уши лапшу уже начали вешать.
— Вы хотите сказать, что он подписывал? Так ведь подписи очень хорошо подделывались. Что же вы все говорите, что Сталин палач? А Ежов кто, палач или жертва? А Берия? Сталин был великий правитель. Он спас Россию и Европу всю спас. Все же непросто было. Под приговором Тухачевского стояла подпись Блюхера. Тухачевский жертва? А газом он не травил тамбовское восстание? Вот это бы все разобрать.
— Да разбирали уже. В перестройку, помните, каждый день об этом писали.
— Вранья очень много было.
— А теперь, по опросам, больше половины населения ставит Сталина на первое место среди всех правителей России.
— А вы не согласны с этим?
— Нет.
— Ну, вы молодой человек, а я дитя войны. «Спасибо великому Сталину за наше счастливое детство» — я без всякого юмора много раз повторял.
— У вас есть родственники репрессированные, расстрелянные?
— Да я знаю своих родственников расстрелянных, которые тоже были за Сталина. Вообще, это закон природы: революция пожирает своих детей, всегда и везде.
— Слушайте, что же вы так загорелись при упоминании Сталина. А когда я про Тарковского спросил, вы так спокойно: ну да, был такой замечательный режиссер. Ток-шоу насмотрелись по телевизору?
— Потому что про Сталина столько наврано. А про Тарковского не наврано.
— Только ему пришлось уехать из страны.
— Ну пришлось… Я считаю, это трагедия нашего хамства, с которым коммунисты боролись, да не доборолись. В 1917 году в России грамотных было 18%, меньше пятой части. А в 27-м, с резней, с разрухой, с войной Гражданской, — 84%.
— А хамство осталось.
— Да, вот в чем трагедия. Только чего же все на народ стрелки переводить. А Борис Николаевич Ельцин — это не хамло экстра-класса?
— А чего это вы вдруг про Ельцина-то? Про Путина не хотите? Вы же подписали письмо в поддержку его политики, Крым наш, ура-ура. Верноподданнически как-то.
— Я не признаю Путина целиком. Я ему благодарен за внешнюю политику, а во внутренней столько тут творится.
— Юрий Владимирович, нельзя столько телевизор смотреть.
— Да, я смотрю и Соловьева, и Киселева, и всех. Я разобраться хочу. Когда Игорь Борисович Чубайс говорит, что Сталин великий преступник, мне ему хочется сказать…
— …Кто у тебя брат?
— Ну да. То мы обожествляем Ленина, то мы его проклинаем. Знаете, коммунизм не виноват, это великое учение.
— Вы православный человек?
— Нет, я коммунист.
— А Зюганов-то ваш со свечкой стоит. Сейчас это модно.
— Не видал ни разу. Путина видал, Медведева видал, а Зюганова не видал. Как у нас говорят: бог-то не фраер, он ведь не по словам, а по делам ценит.
— А «Матильда», смотрите, что с ней происходит.
— Вот Тарковский в дерьме не ковырялся.
— Но его фильмы тоже запрещали, и он от этого страдал.
— Тарковский, как Лев Толстой и Пушкин, и Ломоносов — все они страдали от хамства, от темноты нашей, от скоропалительности. Святой наш Владимир, понимаете, сколько жен у него было, сколько он людей перерезал… Но он дал нам православие, за это его ценят. Надо же думать, соображать.
«За свои грехи я отчитываюсь — перед Богом, перед строителями коммунизма, перед всеми»
— Слушайте, про политику я тоже могу день и ночь говорить. Давайте вернемся к вашей профессии. В «Маленькой Вере» вы замечательно сыграли отца, так правдиво. Но фильм стал разрушителем Советского Союза, потому что там все было правдой, художественной правдой. Значит, вы тоже поспособствовали развалу великого и могучего, о котором сейчас так тоскуете?
— Правильно. Потому что «Маленькая Вера» среди моих 300 работ единственная, знаете, в каком смысле? Когда меня за нее хвалят — ну хорошо, вроде есть за что хвалить, но когда ругают на чем свет стоит, я и это принимаю.
— Те, кто вас ругает, ни черта не понимают ни в жизни, ни в кино, ни в искусстве.
— Может быть, и я в этом ничего не понимаю. Но я эту претензию за «Маленькую Веру» принимаю всем сердцем. Знаете, еще в советское время в Ленинграде, в каком-то киноклубе мы сидели, фильм обсуждали. Вдруг встала женщина в старом платье, посмотрела так и спросила: «А жить-то как?» Вот на этот вопрос «жить-то как?» «Маленькая Вера» не отвечает. Хотя я знаю, как жить, Вася Пичул, покойник, с Машей Хмелик (автор сценария «Маленькой Веры». — Авт.) знали, как жить, по их личной жизни это видно. Но «Маленькая Вера» — мой грех. Знаете, отчего человек испытывает самое большое удовлетворение? От творчества. А вы хотите сказать — от секса? Ничего подобного.
Кадр из фильма «Маленькая Вера», 1988.
— Секс по-своему тоже может быть творчеством.
— Может быть, сейчас такие изыски всевозможные. Холера его разберет, тут я не знаток. Вот творчество… Разве не работягу играет Алексей Баталов в «Москва слезам не верит»? Но он же творец! У нас при «Мосфильме», помню, шорник был. Но такой шорник, все делал. Он уважал свою профессию. Это же уважение к своему творчеству, понимаете. А какое творчество у нас в «Маленькой Вере»? Правда? Да, но эта правда открыла ворота в дерьмокопательство.
— А то, что люди чувствовали шок и катарсис после «Маленькой Веры», разве этого мало? Вы открыли им глаза, как мы живем, — этого мало?
— Надо по-человечески жить во всех случаях жизни. Ну, и совесть чтобы чиста была. Счастье — это чистая совесть, с моей точки зрения. Если что-то там согрешил, ну, исправь. А знаете, какой самый большой грех на земле, который испортил нам всю жизнь? Это собственность, частная собственность.
— Вы квартиру приватизировали?
— А я не помню, бабка (так Назаров назвал свою жену. — Прим. авт.) этим занимается. Если у вас машина — это личная собственность. А если пригласили гастарбайтера, он на вас работает, вы ему платите сколько заблагорассудится, и никто за это не отвечает, это частная собственность. А что такое частная собственность? Это узаконенное право жить за чужой счет. Это нечестно, это неправильно. Вот о чем надо говорить. А вы все артист, артист. Не знаю, какой я артист…
— Вы замечательный артист.
— Ну и прекрасно. Только по сравнению с вахтанговцами кто я?
— Да вам памятник нужно поставить только за одну роль отца из «Маленькой Веры», которую вы так не любите. Но теперь уже не про артиста, про вас. Рассмотрим на нашем партсобрании персональное дело товарища Назарова, его моральный облик строителя коммунизма. У вас две семьи, говорят.
— Да если на партсобрании всех нас вывести, так по пальцам можно пересчитать, у кого семья тихая, скромная, без всяких этих приключений. А уж на Западе! Понимаете, какая штука — это любовь. Христос говорил: вера, надежда, любовь, но любовь из них сильнее. Только надо за все отвечать. Да, у меня пятеро детей, но я их не бросаю, ни про кого из них я не забыл. Мало того, я, извините за выражение, будучи двадцать лет на пенсии, им по сей день плачу алименты. По сей день! И дети для меня не пустое место, ни те, ни другие, ни всякие разные. За все свои грехи я отчитываюсь — перед Богом, перед строителями коммунизма, перед всеми. За чужой счет я не жил и никому не советую. Жить за чужой счет — это несчастье.