Рубрики Кaдр из фильмa «Aустeрлиц». Фoтo прeдoстaвлeнo Cinedoc
Сeргeй Лoзницa в эти дни зaкaнчивaeт рaбoту нaд xудoжeствeнным фильмoм «Крoткaя» пo мoтивaм oднoимeннoгo прoизвeдeния Дoстoeвскoгo. Этo трeтья рaбoтa в пoлнoмeтрaжнoм игрoвoм кинo пoслe дeбютa «Счaстьe мoe» и экрaнизaции пoвeсти Вaсиля Быкoвa «В тумaнe» извeстнoгo вo всeм мирe дoкумeнтaлистa. Сeргeй Лoзницa вырoс в Киeвe, изучaл рeжиссуру вo ВГИКe, рaбoтaл нa Студии дoкумeнтaльнoгo кинo в Сaнкт-Пeтeрбургe, a с 2008 гoдa снимaeт игрoвoe и дoкумeнтaльнoe кино в Европе.
— Если бы ваш фильм назывался не «Аустерлиц» (многие не понимают что это такое, и ассоциации рождаются разные), а «Бухенвальд» или «Освенцим», пошел бы на него зритель?
— Мне трудно сказать – какого зрителя вы имеете в виду, и о каких «многих» вы говорите. Названия картин приходят ко мне вместе с идеями самих картин, и я никогда не подбираю название, исходя из каких-то прагматических соображений. Вы имеете в виду российского зрителя? Вы полагаете, что топоним «Освенцим» ему лучше знаком (более симпатичен?), чем топоним «Аустерлиц»? А как же Толстой? Это замечательно, что рождаются разные ассоциации! К тому же, я не снимал в Освенциме, поэтому такое название не было бы корректным.
— Что в одноименном романе Винфрида Зебальда так вас поразило, что вы начали работу над фильмом? Можно ли «Аустерлиц» рассматривать как подготовку к большому проекту «Бабий яр»?
— Такой прямой связи – прочитал Зебальда, начал снимать фильм – нет. Связь эта – подсознательная. Просто случилось так, что работая над фильмом, я эту связь почувствовал. Полагаю, что те, кто прочел Зебальда, тоже смогут за этой аллюзией последовать. Да, я сейчас изучаю огромный корпус материалов по истории Холокоста. Импульс побывать в мемориале лагеря смерти тоже, полагаю, пришел в тот момент, когда я начинал подготовку к «Бабьему яру». Опять же, я бы не проводил таких прямых связей – предыдущая картина всегда суть подготовка к следующей, каковы бы ни были их темы. Речь идет о работе с киноязыком, со структурой, с формой. С этой точки зрения, «Аустерлиц» стал для меня важным опытом.
Сергей Лозница. Фото предоставлено Cinedoc
— Андрей Кончаловский, снявший «Рай», говорит о том, что появление подобных картин необходимо уже по той причине, что память о страшном прошлом исчезает из сознания людей, а это должна быть незаживающая рана. Испытывают ли сегодня немцы комплекс вины? Лет десять назад он был, и в кино это чувствовалось.
— Полагаю, это вопрос к немцам – что они испытывают. Я думаю, что без знания собственной истории общество не может состояться, не может считаться цивилизованным. Забвение или фальсификация истории равносильны смерти социума. Отрицая свое прошлое, каким бы трагическим оно ни было, отказываясь признавать преступления своих родителей и дедов, предавая забвению имена жертв, современники становятся сообщниками палачей и злодеев прошлых поколений. В таком случае не происходит развития, история не свершается, длится дурная бесконечность. Об этом на днях написала Ольга Седакова в статье «Работа горя. О живых и непогребенных». Седакова цитирует Александра Эткинда, автора книги «Искалеченный траур. Истории неумерших в стране непогребенных»: «Россия — страна, где миллионы остались непогребенными и репрессированные возвращаются как зомби, не вполне ожившие мертвецы». Что же касается темы Холокоста, то, на мой взгляд, в кино, в отличии от литературы, эта тема разработана еще крайне слабо. И да, конечно, Холокост всегда будет оставаться предметом художественного исследования – как главная катастрофа XX века.
— Вы сказали в одном интервью, что сомневаетесь в необходимости музеев в бывших концлагерях. Почему? Я в свои юные годы посетила Заксенхаузен, и он произвел на меня сильнейшее впечатление. Значит, смысл есть?
— Я побывал во всех мемориалах концлагерей на территории Германии, и, в моем представлении, место, где «работе памяти» поставлено меньше всего препятствий – мемориал в Берген-Бельзене. Каменная плита с именами погибших. Павильон из стекла и камня – с фотографиями и документами. И больше ничего. Место, где меньше всего аттракционов, и больше всего почтения к умершим. В сущности, каждая из этих локаций – и Заксенхаузен, и Дахау, и Бухенвальд – кладбище. Там, в земле, покоится прах сотен тысяч невинно убиенных и непогребенных жертв. Во всех культурах, в том числе и в европейской, существуют ритуалы посещения кладбищ, кодексы поведения – как себя вести, какие молитвы читать, какую одежду уместно одевать и так далее. Почему-то – к моему глубочайшему изумлению – в мемориалах/музеях концлагерей эти кодексы не соблюдаются. Более того, мы оказываемся в парадоксальной ситуации – когда посетителю Дахау или Заксенхаузена предлагают ознакомиться с устройством газовой камеры, в которой убивали, или с устройством печи, в которой сжигали мертвые тела, его, в сущности, информируют об истории орудий убийства, а не об истории жертв этих орудий. Происходит подмена. Любознательный посетитель может полюбоваться на замечательно сохранившуюся (прекрасно отреставрированную) печь и убедиться в том, что при необходимость эта печь сможет снова – как и 75 лет назад – поглотить тысячи трупов… Место памяти превращается в место забвения…Это колоссальная концептуальная, образовательная, кураторская проблема – как нивелировать «музейность» концлагерей, и воплотить «мемориальность». Такие мемориалы необходимы. Они должны быть и в Германии, и на всех европейских территориях, где совершали преступления нацисты.
— После премьеры в Венеции, участия в других фестивалях, как складывалась судьба «Аустерлица»? Если у документального фильма на серьезную тему шанс пробиться к зрителю? Он ведь в массе такой же, какого вы видели в Бухенвальде.
— Картина была приглашена на сотню фестивалей, вышла в прокат в нескольких европейских странах и в Канаде, вошла в собрание библиотеки Мемориала Яд Вашем в Израиле, приобретена библиотеками крупных американских университетов. Вот сейчас ее покажут в России. Да, конечно, у документального кино – во всяком случае, в Европе и в Америке – есть площадки и есть аудитория.
Кадр из фильма «Аустерлиц». Фото предоставлено Cinedoc
— Что вам как режиссеру дает чередование работы в документальном и игровом кино?
— Я всегда полагал, что разница между игровым кино и документальным находится исключительно в плоскости этической. Например, в документальном кино невозможно снять самоубийство героя (для меня, по крайней мере, невозможно). Зритель, наблюдающий за такой сцене на экране, будет моментально выброшен из кинематографической художественной условности, и у него возникнет только один вопрос: «Как же режиссер мог стоять и спокойно наблюдать за тем, как человек лишает себя жизни!» В игровом же кино существует конвенция между режиссером и зрителем – это игра, актер исполняет роль, все сконструировано и придумано режиссером и т.д. Собственно, то же самое происходит и в кино документальном – все конструируется и придумывается автором, но вот есть этические ограничения, которые преступить невозможно. Я продолжаю снимать и игровое, и документальное. К тому же, в силу того, что документальное кино можно снимать с небольшой командой и с небольшими бюджетами, это дает свободу и мобильность. Я волен экспериментировать с формой, с языком, пробовать новые приемы.
— Если можно, то несколько слов о «Кроткой»? Вы же хотели снимать «Бабий яр». Не нашли пока финансирования и решили снять более камерную картину?
— Я сейчас заканчиваю работу над игровой картиной – она называется «Кроткая». Осенью начинаю подготовку к следующему игровому фильму, сценарий которого написал в прошлом году. В работе две документальные картины. «Бабий яр» в планах на 2018 год.