Рубрики фoтo: Aлeксeй Мeринoв
Рaсскaз o любви
Я взирaл нa нeгo нeприязнeннo: явился (oткудa ни вoзьмись), плюxнулся нaпрoтив и пустился излaгaть:
— Зa нee прoсил ee oтeц, рaнo умeрший и прoдoлжaвший бeспoкoиться o дoчeри. Oн, этoт встрeвoжeнный судьбoй свoeгo пoкинутoгo рeбeнкa чeлoвeк, был в высшeй стeпeни пoрядoчeн и зaбoтлив. Чeгo нeльзя скaзaть o eгo жeнe, oстaвшeйся вдoвoй. Oнa и при eгo жизни былa eму нeвeрнa, чeм ускoрилa eгo кoнчину, a пoслe тoгo, кaк oсвoбoдилaсь oт мeшaвшeгo eй рaспутничaть мужa, и вoвсe пoзaбылa всe приличия. Дeвoчкa, дoчкa, рoслa бeз присмoтрa, прeдoстaвлeннaя сама себе.
Он сделал паузу, в течение которой я внимательным образом изучил его: потрепанные обвисшие крылья за ссутулившейся спиной, морщины на челе, печальный взгляд страдающих глаз… Тяжело вздохнув, он возобновил повествование:
— Бедняжкой никто не занимался. Школьные учителя махнули на нее рукой, полагая: воспитание детей — дело родителей, мать, напротив, перекладывала ответственность на школу, а подружки вовлекали это чистейшее создание в мерзкие, неискренние затеи, а то и похождения, она не могла противостоять их разлагающему воздействию, хотя старалась не сближаться с оторвами, сторонилась мерзавок. Большую часть времени пребывала в одиночестве, много читала. У нее было увлечение: вырезать из бумаги фигурки купидонов и серафимов.
Хотелось понять: почему он выбрал конфидентом именно меня, почему решил открыться именно мне? Я ждал продолжения. Он заговорил:
— Я не улавливал родства наших душ. Не забегал далеко в своих прогнозах и сделавшихся со временем маниакальными фантазиях. Я лишь откликнулся на отчаянную мольбу ее отца, покинувшего бренную землю и вознесшегося на небо. Он тыкался со своей болью ко всем, кто мог спасти недотрогу. Умершим, как правило, не дано прозревать перспективу, видеть будущность и то, как станут жить их близкие, какие беды их подстерегают. Этому мужчине, в силу праведности его земного бытия, было позволено проникать в грядущее. Вмешаться и изменить ситуацию он не мог — это прерогатива Высших Сил. Но поручить свои заботы ангелам ему разрешили. Да, обращаться к горним хранителям попускается не каждому, к тому же посредники редко идут навстречу. Никто, кроме меня, не хотел его слушать. У всех полно собственных дел и неотложных поручений. А я проникся…
Мы сидели в увитой плющом беседке, куда я вышел перевести дух после жаркого дня. Под сенью деревьев было прохладно. Я не ожидал, что мое уединение будет нарушено. И был раздосадован появлением крылатого незнакомца. Он мог помешать назначенному мною свиданию. Ничего сверхъестественного в визите небесного посланца я не находил. Я ждал чего-то подобного. Моя жена прожужжала мне уши, говоря об ангелах. Мне даже хотелось увидеть кого-нибудь летающего, парящего. Но теперь, когда невероятное случилось, я был озадачен. Уж очень неподходящий был выбран момент.
— Так вот, — сказал он. — Несчастный отец провидел, что жестокий окружающий мир, равнодушие, а то и откровенная людская злоба нанесут девочке удар. Он смог узреть из-за облаков, что произойдет: дочка отважится шагнуть в коварную, кошмарную жизнь. Под защитой любящего отца она была вне опасности, но когда наивные птенцы выпархивают в самостоятельный полет, их караулят хищные фурии. Крошка взрослела. Наблюдая, что происходит вокруг, она теряла неиспорченность и, в конце концов, преодолев страх, заставила себя приноровиться к реальности.
Ангел смахнул слезу. Он говорил путано, сбивчиво. Это раздражало.
— Ее отец показал мне картинку того, что ожидало крошку. Она пошла бы в кафе, познакомилась бы с подонком. То есть он не производил отталкивающего впечатления. Напротив! Имел смазливую внешность. Эдакий красавчик! Познакомилась бы с этим ужасным, отвратительным, гадким типом. Он завлек бы ее в свое логово, в свою грязную чердачную комнату, надругался над ней в извращенной форме, преподал бы то, чего она вообще не должна была знать, приобщил бы к самым низменным, скотским порокам. Заразил бы жуткой болезнью… Отец не мог такого допустить. Я тоже. Я внял не только его, но и своему отчаянию. Я спустился с облаков и скорректировал судьбу той, которая уже сделалась для меня всем.
Я уставился на него. Вот куда стремил он исповедь! Вот о каком событии хотел поведать.
— Поначалу не приходило в голову, что можем совпасть, соединиться. Я — творение высшего порядка, эфемерное, заоблачное. Но ведь и она была неземной! Воздушной, а не плотской. Эти ее устремления к прекрасному, духовному… Вырезанные из бумаги купидоны… Я вообразил: мы можем составить неплохую пару.
Он опять тяжело вздохнул. Я тоже вздохнул и посмотрел на часы. Хотелось, чтоб он быстрее закруглился. Но ангел был слишком поглощен своей биографической канителью и не замечал моего нетерпения.
— Конечно, было непросто: уладить формальности, добиться разрешения на такой союз. В Высших Сферах свои порядки. Меня низвергли, осудили, лишили сопричастности божественной нирване. Разжаловали в обыкновенные смертные. Однако с сохранением некоторых мелких привилегий. Очень незначительных. Я мог иногда летать по комнате, мне ненадолго возвращали крылья. Этим мои волшебные возможности исчерпывались. Плевать! Я ни о чем не жалел. Мы были счастливы. Я был счастлив, что спас ее. Ее отец не знал, как меня благодарить. Я гордился. Ни на секунду не возникало сожаления об утраченном высоком положении.
Я встал, прошелся, разминая ноги, туда-сюда по беседке и опустился на прежнее место. Еще раз неприкрыто взглянул на часы. Она должна была появиться с минуты на минуту.
— От радости ее папаша перестал заглядывать вперед и лишь терзался, что его жена продолжает грешить. Он полагал: рядом со мной его дочь в полной безопасности. Сам я тоже так считал. Меня ведь, как я упомянул, лишили провидческих возможностей. Я жил слепо. В лепешку расшибался ради своей богини. Так я ее называл. Очень многого недоучел. Хоть и был отринут сообществом своих порхающих собратьев, во мне осталось много ангельского, непорочного, разнюнистого. А девочка созревала. Перестала вырезать ангелков из бумаги. Естество брало свое. Моего платонического участия ей было мало. Кроме того, давала о себе знать наследственность. Не отцовское благородное начало, а мамашины игривые гены.
Сутулые плечи моего визави содрогнулись от беззвучных рыданий.
— В один ужасный вечер она отправилась в кафе. В то самое, куда не попала несколькими годами раньше. От которого я ее оградил, отвел от нее беду. Там сидел за стойкой тот самый разнузданный тип, с которым она не встретилась по моей воле. Теперь их свидание состоялось. Он залучил ее в свое жилище и вытворил все то, что вытворил бы раньше. С той разницей, что от гадкой болезни он успел излечиться…
Я слушал, боясь пропустить хоть слово. Меня захватила, заинтересовала эта притча.
— Вы хотите сказать… — вымолвил я. — Что начертанного не избежать? И рано или поздно путь приведет к тому, что намечено и непременно, неотвратимо должно случиться?
Некоторое время он размышлял. Пожал жухлыми крыльями.
— Вовсе нет. Я лишь о том, что некоторые порывы бывают тщетны, хоть и не заслуживают порицания. Я теперь одинок, несчастен.
— Но почему выбрали приобщить к этой перипетии именно меня?
— Вы женаты на той, о которой я говорю, — он смотрел мне прямо в глаза своими, показалось мне, разновеликими зрачками. — Которую считал и считаю ангелом во плоти. — И поспешно добавил: — Так и есть. Безусловно: ангел. Я не покидаю ее. Храню как могу. Мои возможности, в силу отлучения от заоблачного престола, повторюсь, ограничены. Сегодня как раз тот день, когда мне выдали на пару часов мои застарелые крылья. И я прилетел, чтоб произвести на вас благоприятное впечатление. Я патронирую ее, простираю над ней эти крылья, оберегаю, я продолжаю ее боготворить. Но что я могу? Меня она ценить перестала. А того, кто ее испачкал и втоптал в грязь, того она нарекла — какой удар для меня! — падшим ангелом. Вообразила: его смазливая внешность свидетельствует о его душевной непревзойденности. Я утратил свой ореол. Он обрел. Незаслуженно! Вопреки существующим нормам морали! Вот почему я открылся вам. И открыл прошлое вашей жены. Она опять собирается в то кафе. К тому негодяю, от которого вы ее увели. Она была вам верна, но не может забыть своего совратителя. Вы жили вместе не так уж плохо, но чего-то в вас ей недостает. Я и ее терзающийся отец взываем к вам: не допустите нового падения!
Я ответил:
— Спасибо, что предупредили. Я и сам замечаю: с моей женой творится неладное. Словно бес в нее вселился. Скандалит, устраивает выволочки, закатывает сцены… До чего я устал от ее закидонов! Но я терпел. Стиснув зубы, терпел. Уж если на то пошло — это я ангел. Терпеливый ангел. Падший ангел. Потому что не мог ей не изменить. Короче, она мне разонравилась. У меня сегодня, сейчас, в этой увитой плющом беседке, свидание. Долгожданная встреча с новой пассией. Так что ваш визит не слишком уместен. Сами ограждайте мою жену от неправильных шагов. Жаль, что по собственной недалекости лишились дара провидения. Женщин не следует превозносить, перехваливать и уж тем более боготворить. Женщины остаются женщинами. Ангелам надлежит оставаться ангелами. Поскольку я таковым являюсь лишь в переносном смысле слова, вы обратились не по адресу.
Он кивнул. Устало расправил крылья, попытался взмахнуть ими и не смог.
— Будь я прежним, летучим, я перенесся бы по воздуху в то кафе, в вертеп, и остерег, окутал бы ее заботой, — изрек он. — Но мне с моими наполовину атрофированными от бездействия крыльями удается перемещаться лишь на короткие расстояния…
Я сочувственно улыбнулся.