Рубрики Фoтo: прeсс-службa группы
Aртист сoбрaл кoллeктив, стaвший oднoй из нeмнoгиx в Рoссии супeргрупп, — в нeгo вoшли музыкaнты, игрaвшиe с тaкими кoмaндaми, кaк «Бригaдa С», «Нeприкaсaeмыe», «Динaмик» и др. Зa гoд oни пoдгoтoвили прoгрaмму, зaписaли пeрвую плaстинку «В Жeнщинax Чтo-тo Eсть…», сeйчaс рaбoтaют нaд клипaми и нoвыми трeкaми. Зa плeчaми у Гeрмeсa Зaйгoттa рaбoтa нaд пeрвoй пoстaнoвкoй oпeры Клаудио Монтеверди «Вечерняя месса Деве Марии» в парижском Театре Шатле, участие в 53-й Венецианской биеннале, свой спектакль «Удивительное путешествие Гермеса Зайготта в Америку», участие в спектакле «САХАР» Ивана Вырыпаева, музыкальные перформансы в Эрмитаже, Русском музее, Третьяковской галерее и на других площадках в России и разных странах мира. Список проектов и опусов можно продолжать. Hermes’Brothers — новый виток пути, откровенный и необычный эксперимент, завораживающий и зрителей, и искушенных критиков. В интервью «MegaБиту» Гермес раскрыл некоторые подробности этой истории, вспомнил прошлые опыты, объяснил, почему музыка существовала раньше только здесь и сейчас, а также как и зачем нужно воспитывать публику.
— Расскажи, как началась история Hermes’Brothers?
— Все сложилось органично. В состав вошли те люди, которых я знаю давно, — с ними я до этого участвовал в других проектах. Например, наше знакомство с Юрием Моно, отвечающим в коллективе за базовую музыкальную основу и электронные ритмы, произошло в 1995-м, когда я приезжал из Америки. Тогда мы выступали с ним на одной сцене, у него была группа «Моно и Исай». Потом мы работали с певицей Леной Кауфман, а также — в Оркестре Неизвестных Инструментов, это была исследовательская лаборатория в области современной музыки… В ее рамках с нами регулярно выступал и нынешний трубач Hermes’Brothers Петр Тихонов, с которым наши пути пересеклись в начале 2000-х, когда я уже вернулся в Россию. С Александром Бахом, нашим барабанщиком, я знаком с 1991-го. С Сергеем Шкарупой, гитара, мы познакомились в Перми на фестивале «Текстура». Позже к нам органично присоединился клавишник Миша Ефимов.
— Почему в итоге возник такой коллектив? Что стало главной движущей силой?
— Все довольно банально: предыдущие проекты с другими фронтменами, певцами, певицами в какой-то момент разваливались по разным причинам. Я устал от такого развития событий, понял, что все это ни к чему не приводит, и решил создать свой собственный. Знаешь произведение Германа Гессе «Игра в бисер»? Для меня это схема искусства. А так как я не отделяю его от своей жизни и умение простроить ее и есть высшее искусство, то сама жизнь практически и превратилась для меня в такую игру в бисер, составление неких партий, когда ты как будто пересаживаешься из-за стола, где играешь в покер, за стол с бриджем или вистом. Это сложно, но одновременно увлекательно. С возникновением Hermes’Brothers для меня началась совершенно новая партия. Безусловно, это риск и челлендж, вызов самому себе, когда ты полностью меняешь свое амплуа, но мне сейчас безумно интересно делать то, что я делаю. И мне очень повезло с теми профессиональными музыкантами, с которыми я работаю. Ведь люди, которые тебя окружают, и есть главное достижение в жизни. Все остальное как раз игра, и важно это осознавать.
Фото: пресс-служба группы
— К этому прибавляются определенные амбиции?
— Конечно, они у меня есть. Творческий человек без амбиций — это очень странная субстанция. Точно так же, как художник не может развиваться и творить без эго, фронтмен коллектива не сможет идти вперед и вести за собой людей, не будучи при этом амбициозным. Я мотивирован и убежден, что тот продукт, который мы производим, с точки зрения сочетания разных составляющих, музыки, концепции абсолютно полноценен, гармоничен, красив. Дальше возникает конкретная задача — насколько я смогу «продавить», «промять» пространство, обратить внимание и слух зрителей в сторону этих прекрасных гармоний.
— То, что ты делаешь, — так или иначе очень тонкое, интеллектуальное искусство, рассчитанное не на массовую, а на достаточно узкую, подготовленную публику, по-настоящему способную его оценить и прочувствовать. Что ты собираешься с этим делать?
— Дело в том, что я всегда занимался творческими вещами, интересными еще более узкому кругу зрителей, так что это меня совершенно не пугает. Что касается Hermes’Brothers, я считаю, мы создали проект, который в определенной степени находится вне конкуренции: на современной сцене нет ничего похожего, мы заняли свою нишу. И только качество произведений, которые мы создаем, позволит нам ее расширить. Когда в 2003 году мы привозили в Санкт-Петербург потрясающего американского композитора Филипа Гласса, было куплено 300 билетов, потом на его концерте в Москве собралось уже 1500 слушателей. Помню, как он мне сказал: «Знаешь, я сочинял свои произведения всего для нескольких людей и не представлял себе, что где-то в другой стране мира меня будет встречать столько человек. У меня и в голове не было подобных мыслей». Таких примеров масса. Когда творческий человек что-то делает, он, безусловно, задумывается о своих зрителях, но не об их количестве в зале. Так же как важнее всего качество создаваемого продукта, меня в большей степени интересует и качество аудитории.
— А как быть с отсутствием вкуса у многих слушателей?
— Вкус к прекрасному прививается. Я понимаю, в какой стране мы живем, какое население в ней преобладает, знаю многое об этом народе, потому что вырос здесь. Одна из моих главных целей и задач — привить публике вкус такого уровня, чтобы программа, которую показывает Hermes’Brothers, воспринималась на уровне поп-музыки. Здесь очень важна живая работа с аудиторией. Вообще, музыка — самый абстрактный и эфемерный вид искусства. Человечество, по сути, не так давно научилось фиксировать ее. Раньше артист просто выходил на сцену и играл свое произведение, все происходило здесь и сейчас, как сама жизнь. В музыке не было ни вчера, ни завтра, она могла существовать только в моменте.
— Я знаю, что ты несколько лет прожил в Лос-Анджелесе. Что заставило тебя вернуться?
— Жизненные обстоятельства. Так случилось, что я оказался в американской тюрьме — об этом написано уже многое в Интернете. Там я провел две недели, после чего за меня заплатили залог, а потом друзьям за день до суда удалось вывезти меня в Россию. Сначала я переживал, но по прошествии времени могу сказать, что счастлив своему возвращению. Если бы его не произошло, я бы никогда не принял участие в Венецианской биеннале, в постановке оперы Монтеверди в парижском Театре Шатле. Мне бы не удалось реализовать массу вещей в Европе, которые я в итоге сделал.
— Расскажи подробнее об истории с оперой…
— Это была прекрасная история, продлившаяся около четырех лет с момента формирования концепции, репетиций и самой постановки. Мы работали полтора года, после чего состоялась премьера, после нее — готовили материал для видеоинсталляции и презентовали ее как раз на Венецианской биеннале. Все случилось благодаря великому, на мой взгляд, художнику, перформансисту Олегу Кулику, который многим запомнился в образе человека-собаки. Дело в том, что директор Театра Шатле — господин Чаплин — фанат творчества Кулика. В оперном мире этот театр считается достаточно прогрессивным, новаторским, в его постановках делаются ставки на провокации, какие-то неожиданные ходы — то, что многие другие площадки, будучи более консервативными, себе не позволяют. Поэтому и возникла идея пригласить Олега. Его звали туда долго, предлагали самые разные постановки, но он отказывался, говоря, что не является режиссером и занимается совсем другими вещами. Однако все сложилось, когда Чаплин предложил ему поставить оперу Монтеверди «Вечерняя месса Деве Марии». Тогда Олег был как раз в Тибете, находился в определенных духовных поисках и посчитал, что реализовать такой проект будет уместно и разумно.
Фото: пресс-служба группы
— Как проходила работа? И в чем была твоя творческая задача?
— Олег позвал в команду меня и Дениса Крючкова. Денис отвечал за видеоряд, а я писал звуковой сценарий. Это было феерическое мистериальное действие. Помимо непосредственно произведения Монтеверди в это полотно были включены другие музыкальные и звуковые фрагменты, изящно вкрапленные в общую прекрасную гармоническую линию, обогатившие ее. Сама опера — уникальное произведение, написанное композитором в 1610 году для папы римского, которому оно показалось слишком светским. Вообще, Монтеверди является родоначальником жанра. Первую оперу — «Орфей» — он создал в 1607-м и взял для «Вечерней мессы» увертюру из нее. 300 лет произведение нигде не игралось, потом было найдено по частям, так что до сих пор точно не известно, в каком порядке они создавались. С этого момента его стали исполнять в церквях в различной интерпретации. В Париже мы сделали первую театральную постановку оперы — с барочным оркестром, чудесными музыкантами, очень сильным составом солистов со всей Европы. Все совпало — время, люди, пространство… Деву Марию играла австрийская певица, которая тогда была на 9-м месяце беременности. Много удивительных маленьких деталей наполнили эту историю изнутри, заставили почувствовать связь разных времен. Знаменательно еще и то, что произошло все на столетие Дягилевских сезонов.
— Как вы продолжили проект на Венецианской биеннале?
— Мы снимали постановку на видео и впоследствии сделали с диджеем Гансом Хольманом видеоинсталляцию, которую назвали «1610» — собственно, в честь года написания оперы. Это было полностью переработанное произведение Монтеверди — такой электронный ремикс на очень психоделичный видеоряд, созданный Денисом Крючковым. Потом эта инсталляция была показана в церкви Сан-Рокко. Она была расписана художником Тинторетто, и вся канва его живописи посвящена именно Деве Марии, библейским историям. Причем буквально в 10 метрах от этой церкви находится могила самого Монтеверди, а чуть правее — могила Леонардо да Винчи. Вот такие сочетания — синхронизации. Даже если представить, что я уже ничего не успею сделать в этой жизни, таких удивительных сочетаний и свершившегося в моем понимании вполне достаточно.
— Эксперименты еще продолжаются. Возвращаясь к Hermes’Brothers, мощная, яркая, насыщенная самыми разными красками и элементами звуковая составляющая сочетается в композициях со стихами Байрона, Лорки, Гумилева, Бродского, других классиков… Как ты выбираешь поэтов, с материалом которых тебе интересно работать?
— В общем-то, я выбираю не поэтов, а стихи. Я искал для нашей программы прекрасные вечные стихи о любви, и на тот момент мне в принципе было не важно, написано ли произведение Лоркой или, например, Эдгаром По. Все композиции на дебютном альбоме «В Женщинах Что-то Есть…» — об этом чувстве, кроме, пожалуй, последнего трека на стихотворение Лермонтова «Пророк». Хотя и оно тоже о любви, но более глубокой, вселенской, божественной. Говоря о связи стихов с музыкальной составляющей, я выбирал такие тексты, которые удачно лягут на звуковые конструкции, близкие по структуре и атмосфере к тем, которые создавал Сергей Курехин.
— Его личность каким-то образом повлияла на тебя?
— Это человек, из-за которого я вообще занимаюсь звуками, музыкой, и он полностью перевернул мое восприятие музыки и перформанса, поменял представление о том, каким должно быть искусство в целом. Я видел его, встречался с ним. Он был абсолютно светящимся, солнечным юношей. Я не был с ним настолько близко знаком, чтобы вести какие-то частные беседы, но находился рядом и впитывал энергию, мысли той тусовки, которая собралась вокруг него… Это была тусовка Ленинградского рок-клуба, Олега Гаркуши, легендарного кафе «Сайгон», ставшего местом обитания представителей андеграунда в то время.
— Курехин умер в достаточно молодом возрасте. Когда такие люди уходят рано, у многих остается сожаление о том, что они могли бы еще многое создать, но не успели… Как ты к этому относишься?
— Знаешь, как бы это ни прозвучало, мне кажется, все уходят вовремя. Мы не знаем, что было бы дальше. Я видел очень серьезные трансформации, которые происходили с людьми в жизни, наблюдал повороты на 180 градусов, когда человек был одним, а потом становился совсем другим. Олег Кулик рассказывал, что видел Курехина незадолго за смерти, когда пришел в мастерскую к Сергею «Африке» Бугаеву. Так вот он даже не узнал первого, настолько он уже изменился из-за болезни. Говоря обо всем его пути, мне кажется, определенная ошибка была в том, что он стал заигрываться с политикой и магией.
— В чем сейчас ты видишь свою главную сверхзадачу?
— Развивать и вести вперед наш суперпроект Hermes’Brothers, который будет заниматься совместным творчеством последующие лет 20. Я помню, как все начиналось, как мы встретились с Юрой Моно после отъезда Лены Кауфман в Лондон и решили — надо что-то делать. Из каких-то звуков пришла идея прочитать «Я помню чудное мгновенье…» под них. Я сказал Моно: «Давай попробуем? Легко, смешно, получается такой постмодернизм». Потом мы взяли еще одно стихотворение, и еще одно… За полгода собрался пазл, следующие шесть месяцев мы уже работали с музыкантами, которых позвали в группу, а еще через шесть — за три дня в студии записали 10 треков, после чего уже вышли на сцену со своей программой. На повестке дня — клип, который снимает для нас Алла Жидкова, и новый альбом. Если первый посвящен женщине, то второй будет более «мужским», более жестким по подаче.