Рубрики фoтo: Свeтлaнa Xoxрякoвa
— Фрeдeрик, чeгo тoлькo я прo вaс нe нaчитaлaсь. Нaпримeр, чтo вы снoб, филoсoф, эстeт и гoрячий пoклoнник кoммунизмa.
«Снoб» вo фрaнцузскoм языкe — нe ругaтeльствo. Этo слoвo мoжнo пeрeвeсти с лaтыни кaк «бeз aристoкрaтизмa». Я люблю снoбoв кaк людeй трeбoвaтeльныx, любoпытныx. Oни пoсeщaют лучшиe мeстa, oбщaются с тeми, ктo интeрeснee, чeм oни.
Эстeт ли я? Пoчeму бы и нeт? Этo чaсть рaбoты писaтeля. Вeдь чтo тaкoe писaтeль? Тoт, ктo нaxoдится в пoискax крaсoты. У мeня этo нaвязчивaя идeя. Кoгдa снимaeшь фильм, стрeмишься сдeлaть кaждую сцeну идeaльнoй.
Чтo жe кaсaeтся кoммунизмa… Я кaтoлик и, кoгдa был мaлeньким мaльчикoм, изучал катехизис. Меня учили тому, что последний будет первым и что надо делиться богатством. Эта мечта превращалась в кошмар — тем не менее я продолжаю думать, что ведь неплохо, если бы богатые делились тем, что имеют, с другими. Надеюсь, что я не стал преступником перед человечеством из-за подобных мыслей.
— О том, что Россия — страна нераскрытых преступлений и потерянной памяти, говорится в одном из ваших романов.
— По-моему, неплохо сказано. Эту фразу произносит герой романа «Идеаль» — алкоголик, наркоман, слегка деградировавший. Он произносит ее в тот момент, когда решает стать террористом.
— Для многих идеальный образ писателя — это сидящий в усадьбе человек, подобный Тургеневу, который в уединении пишет свои произведения. А вы разбиваете такие представления напрочь.
— Это правда. Но я очень люблю Тургенева. В таком образе писателя, который вы обрисовали, есть что-то, что я чувствую сегодня. Наверное, я двигаюсь в сторону Тургенева: половину своего времени провожу в загородном доме на Атлантическом побережье, пишу там, глядя на море, много гуляю. Очень люблю эти места — Страну басков.
— Биарриц?
— Да, рядом. Я очень долго думал, что современный писатель должен жить так, как люди вокруг него, быть человеком своего времени. Я много ездил, писал в аэропорту, на дискотеках, лежа на заднем сиденье такси, но становлюсь старше и прихожу к тому, что Тургенев был прав.
— То есть уединение необходимо?
— Можно быть одиноким в городе и во время праздника. Одиночество писателя случается даже в шумном обществе. Спокойствие и тишина, которые теперь меня окружают, помогают писать.
Свои книги я не считаю романами — скорее они свидетельства. «99 франков» — на самом деле рассказ шпиона, и эта книга не могла быть написана, если бы я не работал десять лет в рекламном агентстве. Все зависит от книги. «Французский роман» я написал в загородном доме, качаясь в гамаке между двумя платанами.
— Можно ли обойтись гамаком? Нужен ли писателю выход в большой мир?
— Книга «Уна&Сэлинджер» сопряжена для меня с большой работой по восстановлению исторических фактов. Она самая альтруистическая из моих работ и заставила меня много ездить.
Я попытался рассказать о жизни человека, которого не знал, об эпохе, в которую не жил. Это особый тип работы. Мне надоело говорить только о себе. В любом случае надо иметь широко открытые глаза, внимательно смотреть вокруг, проявлять любопытство.
Большие писатели, которыми я восхищаюсь, похожи на детей. Они открывают для себя мир. В Набокове ценю то, как он смотрит на вещи, как будто только их обнаружил. Когда я прогуливаюсь по улице, на которой мы находимся, то возвращаю себе невинность, начинаю иначе смотреть на перманентные пробки на дороге… Но эта улица — еще ничего.
Я выхожу из отеля и понимаю, что нужен час, чтобы проехать сто метров. Человек, живущий в Москве, к этому привыкает, воспринимает как норму. Но если ты опять становишься ребенком, то городская жизнь представляется абсурдной. Почему люди часами сидят в коробках на колесиках вместо того, чтобы пройти пешком? Взгляд писателя заставляет задавать себе подобные вопросы и смотреть на реальность по-новому. Надо всегда рассматривать мир как нечто сюрреалистическое.
«Москва заставляет меня мечтать больше, чем Париж»
— Насколько Париж и Москва разные миры?
— Париж — мой дом. Там я родился и пятьдесят один год прожил. Я не смотрю на Париж взглядом иностранца или ребенка. Я знаю каждый квадратный сантиметр в своем районе.
Когда приезжаю в Москву, то, понятное дело, нахожусь в восхищении. Я далеко от дома, встречаю интересных людей, чувствую, что попал в замечательное место. Ночью смотрю на огни, их отражение в Москве-реке, любуюсь церквями… Мне даже не надо водки, чтобы быть пьяным. Я пьян тем, что я в России. Я приезжаю в Москву не с пустыми руками, а с багажом русских фильмов, книг, музыки, которые увидел, прочитал, послушал. То есть приезжаю как в мечту. Москва — магическое место. Впервые оказавшись на Патриарших прудах, я погрузился в Булгакова, «Мастера и Маргариту», с головой. Я побывал в доме Горького с его необыкновенной лестницей. Москва заставляет меня мечтать больше, чем Париж. Это место, где многое может случиться, город для романа.
— А Петербург?
— Петербург — тоже. Я потрясен убийством людей в метро. Это невероятное событие еще и потому, что я воспринимаю Петербург как город абсолютного ненасилия, где солнце не садится, нет отчаяния и царит красота. Возможно, прозвучит по-идиотски, но Ленинград — город, переживший страдания, но при этом очень спокойный и защищенный…
Со мной следует быть осторожным, потому что, возможно, я вижу Россию ненастоящую. В моем фильме «Идеаль» так много стереотипов и клише, потому что это видение французского писателя, восхищенного Москвой и ее прекрасными женщинами. Но я и не утверждаю, что это реальность.
— Москву при этом вы снимали в Будапеште, точно так, как российские кинематографисты. Они едут в Прагу, Минск, тот же Будапешт в поисках Москвы. Потому что здесь дорого, много административных преград и рекламы.
— У меня тот же самый случай. Все слишком дорого. Продюсер подсчитал расходы и сказал, что если мы хотим сделать фильм, действие которого будет происходить в Москве и России, и будем снимать в этих городах, то это обойдется в два раза дороже. Так мы поехали в Будапешт. Немножко его декорировали, добавили спецэффектов… Я бы предпочел снимать в Москве, но это невозможно из бюджетных соображений.
— Сочетание режиссера и писателя в одном человеке — сложное. У нас таких людей почти нет.
— А Павел Лунгин?
— Он все-таки сценарист.
— А во Франции это традиция. Все началось с Саши Гитри, Марселя Паньоля, писавшего романы и снимавшего кино, французской «новой волны». Жан Кокто — большой писатель и режиссер замечательных фильмов. Теперь этот список пополнил Мишель Уэльбек. Считается, что если ты умеешь держать карандаш и написать историю — значит, в состоянии снять фильм. Во Франции мы любим кино, но не считаем, что это просто образ, картинка. В основе всего — текст. Связь между литературой и кино во Франции очень крепкая. Ничего подобного нет в США, где почти не встретишь авторов романов, начавших снимать кино.
— То есть вас приняли в кинематографический круг? Это важно или вам плевать не это?
— На самом деле мне плевать. Я попробовал сделать кино, надеюсь, что-то у меня получилось. Я не считаю себя кинематографистом. Я писатель, развлекающийся тем, что делаю кино.
— И нет желания пройтись по каннской лестнице и получить «Пальмовую ветвь»?
— Ха! Относительно призов амбиций нет, но есть желание сделать картину своего времени. «99 франков» Яна Кунена по моему сценарию, «Любовь живет три года» и «Идеаль», где уже я сам был режиссером, — в них есть стиль и эстетика сарказма. Я не претендую на лавры Эйзенштейна, но надеюсь, что в какой-то момент признают, что у меня есть собственный мир. Кино — сложная работа. Закинув ногу на ногу, его не сделать. Оно затягивает. Во Франции мало сатирических картин, а вот американцы сильны в этом. Я пытаюсь реабилитировать жанр сатиры, возродить вкус к комическому кино и немного жесткому юмору.
«Мы решили покинуть Париж и переехать к морю»
— У зрителей есть потребность в сатире?
— Художник не должен думать о зрителе. Надо думать о себе, о том, что ты хочешь сказать. Я хотел проанализировать свои парадоксы как мужчина и человек. Мы живем в мире, где тело женщины используется ради продажи каких-то вещей. Мой новый фильм — в определенной степени продолжение «99 франков», где критикуется рекламный бизнес. А теперь я заявляю, что мода — это фашизм. Если серьезно об этом говорить, то станет скучно. Не стоит заниматься морализаторством. Я хотел показать персонажа, который любит моду, живет в этом мире, окружен прекрасными женщинами, но ему все надоело, стало отвратительным, и он протестует.
— Достанется вам! Вы замахнулись на такую махину как модная индустрия…
— Во Франции, если ты буржуа, у тебя нет права на критику. Люди будут над тобой смеяться. Но юмор позволяет преодолеть собственные противоречия. Мы с вами находимся в пятизвездочном отеле, практически во дворце, и почему бы нам не разозлиться? Мы же будем правы, если сочтем это место смешным, даже если сидим на замечательных диванах. Я рассуждаю как человек, находящийся в тюрьме и критикующий ее. А здесь — золотая клетка.
Я снял фильм о французском люксе. Когда мои соотечественники отправляются за границу, им постоянно твердят о знаменитых марках и брендах — больше, чем о Бальзаке, Золя и Флобере. Сегодня Франция ассоциируются с понятием «люкс». У нас была сложная история, как и в России, были революционные идеалы, но сегодня их заменили чемодан «Луи Виттон» и сумочка «Диор».
— Скучно!
— Разумеется. Плюс смешно. Но это реальность. После того как мы перестали жить политикой, пустоту заполнили крупные бренды.
— Но вы можете послать всех к чертям и жить как нравится?
— В свои 20 лет я таким не был. А сейчас я ушел из журнала, которым руководил, с Canal+ (французский телеканал — «МК»), где работал. Все время только и ухожу отовсюду. Теперь я буду зарабатывать в пять раз меньше, но буду в пять раз счастливее.
— Красавица жена не выгонит из дома?
— Да, это опасно! Я думаю, что должен быть минимум комфорта, но счастье не в деньгах. Только один пример. У меня недавно родилась дочка Уна. Мы ее назвали, как героиню моей книги. Я жил в большом доме, но в Париже невероятное загрязнение воздуха. Моя дочь постоянно кашляла, у нее болело горло. Поэтому мы решили покинуть свой дорогой дом и переехать к морю, жить в гораздо более скромных условиях. Я думаю, что наша дочь будет от этого только счастливее. Вот доказательство того, что не в деньгах счастье.